КОЛДУН И ЕГО УЧЕНИК

 

Жил-был старик со старухой. И крайне бедно они жили. У них восьми ли, девяти лет мальчик был, ну и до крайности дожили, что ни поесть, ничего. Шабаш. «Давай мальчишку хошь, старуха, отдадим в услужение, хошь из-за одежи, да по крайности сыт будет». И решился утре в город вести его. Старуха утром стала, оделась, печку затопила и оболакат мальчишку. «Что мы тут будем его голого, босого морить».

Вот идет старик с мальчишкой, до городу еще не дошли, попадатся им мужичок на пустолесье, одетый хорошо. «Здравствуй, дедушка!» — «Здравствуй, дядя!»— «Куды же вы пошли?» — «Ну да что, вишь, нужда, дядя, пошел мальчишку куды-инибудь отдать, сил моих нету».— «А сколько бы, дедушка, за него взял в год?» — мужик спрашивает. «Да что же я, восподин, буду за него просить? Уж сколько кто ему даст по жалости. Что я буду просить за него: он нигде не живал, ничо не видал, да что вот — голый и босый! Хошь бы обули, одели».— «Ну так сколько же возьмешь за него? Я хочу его взять у тебя».— «Я так, восподин, буду с вами рядиться. Милость есть, пожалуйста, сколько-нибудь дай, да одень его, да обуй». Мужик вынимат сто рублей из кармана подает старику. «Он вам, восподин, не заробит, мальчишка, эти деньги».— «Ну, дают — бери. Кажется, дело не твое». Старик взял деньги, распростились — и пошел.

Только пошел, старик спохватился: «А чо же я, какой глупый! Не спросил, как у него фамилия, имя, где живет. Кому я его отдал? Ворочусь, спрошу мужика». Воротился старик и кричит на весь упор: «Постой, постой, дядюшка!» Мужик остановился с парнишкой. Парнишку звали Митя. «Что, старик, тебе надо?» — «Да вот, извините, не спросил, как ваше имя и фамилия, и где живете, не знаю».— «Будь покоен, старик, на что тебе мое имя и фамилия, будет твой Митюшка здоров. А как срок придет, я тебе его на этом же месте и отдам».

Вот старик пошел домой с деньгами, заходит на базар, набрал хлеба, чо надо там поесть, идет к старухе. Вот, старуха, за Митюшку-то мне сто рублей дали».— «Ну!»

Как они зряшного расхода не имели — и прошел год хорошо. Короче сказать, завтра год доходит — идти старику за Митюшкой. Как старуха мать год дитя не видала, встает раненько, посылат старика. Отправился старик, доходит до того места, где он мальчишку отдавал, видит: идет мужик с Митюшкой его. Митюшка там год пожил, будто лет двенадцати стал, такой бульён. И одетый чисто, хорошо. Старик даже полюбовался над парнишкой. Одетый чистенько и такой плотный стал. «Что, дедка, за сыном?» —«Да, за сыном»,—«Ну, вот твой и сын сохранен, благополучен. А вот что, старик, не отдашь ли мне его еще в год?» — «Ну дак что, Митюха, пойдешь, дак чо?» — «Этот год я тебе двести рублей положу. Так все-таки ты дойдем до меня, посмотришь, где твой сын живет, и работу его посмотришь». Пошел старик, приходит. Дом хороший стоит. Усадил старика, угостили. Жена и три дочери у него. Старик сына спросил: «Ну чо, ладно, Митюшка, жил?» — «А чо мне надо. Лучше домашнего. Робить много не заставляют. Одежда хорошая, харчи!»

Срядились со стариком, получил старик двести рублей денег. «Ну, пойдем, все-таки я тебе покажу сынову работу». Повел его в заднюю ограду. И стоит там сажень дров нарублена топором. «Вот,— говорит,— сажень дров в год сын твой изрубил». Подумал старик: «За что же он ему сто рублей платит?» — «Ну-ка, Митя, принеси поди спички»,— посылат хозяин Митю. Митя пришел, принес спички. «Ну-ка, Митя, зажги эту поленницу». Поджег Митя эту поленницу. Старик думает: «Чо же он делат? Раз не глянется работа, почто же он его вторично нанял?» Разгорелась только эта поленница ясно, этот хозяин этого парнишку за ручонку да в этот огонь. Старик на месте омертвел, окаменел. «Чо же ты делашь? Ведь он у меня как есть единственный, а ты его в огонь бросил! Я с тобой поведаюсь!» — «Жив будет—не беспокойся!» Вылетает из этого огня голубок. «Вот твой и Митька,— говорит,— теперя иди спокойно, старик, домой, теперь ты знашь, где я живу. Год дойдет — иди по Митьку».

Старик домой приходит, двести рублей приносит, а дрязгу этого не рассказыват, чтоб старуха не болела душой. Нужды не имели, опять прожили год. Короче сказать: завтра год. «Опять пойду по Митьку». Мать уж два года в глаза Митьку не видала. Собират его, торопит: «Ступай». Как пошел старик, идет там, попадатся встречу ему этот мужик, один, без Митьки: «Здравствуй, дедушка!» — «Здравствуй, восподин!» — «Что, за сыном идешь?» — «Точно так, за сыном».— «Ну, иди туды ко мне, а я недалёко схожу. Скоро приду».

Приходит старик к ним в дом. Сидят эти три дочери его за столом. Старик поздоровался, сел — Митьки не видать. Старик сметил, что что-то девки шепчутся. И про него, про старика. «Что вы, дорогие умницы, шепчетесь? Скажите всю правду». Как он слышит, что меньшая сестра упрашивает больших: «Скажемте дедушке, скажемте!» А большая заклинат. Стал старик усердно просить большую дочь, и младшая со слезам просит: «Скажем дедушке!» — «Ну ладно, старик, скажем мы тебе, только смотри, папаше не сказывай. Только что пожалели мы тебя, что он у тебя единственный сын и живешь ты бедно». Клянется он, что не скажет отцу. «Наш ведь отец не из православных, он колдун страшной. Ведь он, Митька твой, у лешея жил. Ну, так вот, как придет наш отец домой, угостит тебя, а потом поведет он тебя в тот сарай, там у нашего отца триста голубков, и все это работники. И он хлев отворит, выпустит их на двор и скажет: «Ну вот, если ты Митьку поймаешь, то твой будет, а чужого поймаешь, пропадет твой Митька». Старик стал со слезами припадать к ним: «Ах, дорогие красавицы, какие приметы у моего Митьки?» — «А вот, дедушка, выйдет твой Митька всех сзади, и хвост у него замаранный, и будто всех хуже, вот ты его и лови».

Как пришел этот мужик, напоил его чаем: «Ну, пойдем-ка, старик»,— и растворят ему хлев. Ну, две голубки вышли хорошие, веселые, откормленные, а этот позадь всех идет. Худой такой, заморенный. «Ну,— говорит старик,— от ворона сокол не быват: как я худой, так, видно, и голубок мой плохой». Словил его, да и в пазуху, да и побежал от мужика. Несколько отбежал, ну и подумал: «Я что за дурак, я ничо не спросил, как мне его возворотить; что же я буду с голубком делать?» Открыл пазуху, голубок-то был, да из пазухи улетел. Старик испугался: ни голубка, ни Митьки нет. «Куды я теперь пойдy? К мужику? Только чего пойду?» Стал, заугрюмился. Видит: летит голубок обратно, повертался против старика, ударился обземь и сделался Митькой. И старика школит: «До старости дошел, ума не нажил. Хорошо, что я сам дошел до этого, а то что бы ты с голубком делал?»

Ну, пошли они к матери. Ну, мать как мать. Мать обрадовалась. Переночевали; утром встали, позавтракали. Митя отца зовет в город. Вот они идут по пустолесью. Сидит на кусте ворона и каркат. Митя на ворону посмотрел и усмехнулся. «Митя, что ты над вороной смеешься?» Митя так и так, отозвался: «Да так, мол». Отозвался от отца. Идут, а друга еще пуще каркат. Митя еще пуще усмехнулся. «Митя, что ты над вороной смеешься?» Митя опять отозвался: «Да так, мол». Ну, старик пристал к нему: вот скажи да и скажи. «Ну, на что тебе, тятька, спрашивать?» — «Как на что? Я отец, да ты, такой-сякой, не хочешь со мной баять!» — «Тебе сказать, ты осердишься».— «Нет, Митя, не осержусь, говори».— «Да вот перва ворона каркат: „Ты,— говорит,— будешь царем, царем”, а втора ворона каркат: „Ты будешь ноги мыть, и отцу эту воду пить”. Вот мне и совестно».— «Ну, да ничо, ведь все это неправда. Мысленно рази тебе царем быть?» — «Вот что, тятька, я сейчас сделаюсь карим жеребцом, и ты ставай на фартал и меня продавай и проси сто рублей и без узды. С уздой, смотри, ни за что не продавай».

Вот Митя перекувырнулся и забегал жеребцом. Старик его на узду поймал и повел на базар. Подходят к нему покупатели. Кто дает шестьдесят, кто дает семьдесят, он просит сто. Приходит к нему один восподин. «Что за коня просишь? Сто рублей? Ну, бери сто рублей, да только с уздой!» — «Нет, без узды». Решился этот восподин взять без узды за сто рублей. Как продал старик жеребца, уздечка на руку, пошел домой, идет по пустолесью, а Митя уж догонят его. Короче сказать, и назавтре таким же побытом его за сто рублей продал без узды. Повел и третий день.

Зашел в город, видит кабачок растворенный, а он никогда не пивал. «А что я, мало-мало копейку имею. Зайду, выпью шкалик». Жеребца привязыват, сам заходит в кабак. «Ну-ка, целовальник, налей шкалик!» Подал целовальник, он выпил. Как ему поглянулось: «Наливай и второй!» В голове уж его дурность заходила от этих шкаликов. Долгое время он пробыл в этом кабаку. У пьяного много разговоров наберется. Жеребец начинат уж там сердиться, лапой бьет около кабаку этого, а он еще выпил, и сделался пьян старик. Приходит из кабаку, отвязыват коня, хлещет его, школит, дергат его поводом. «Я тебя, захочу, так с уздою продам седня, а то что ты запачивал, что будешь ноги мыть, а я воду пить?» Ну чо же: пьян, так пьян и есть. Становится на базар. Приходит к нему покупатель: «Что, дедушка, за коня?»— «Триста рублей без узды».— «Ну, нельзя ли, дедушка, с уздой?» — «А бери пользуйся!» Ну чо же, и продал, пьяный, с уздой. Вот он поколь по городу еще бегал, а как хмель-то вышел, он и стрекнулся: «Что-то я наделал. С уздой на чо же я продал. Ведь не видать мне топеря сына. На что же я в этот кабак зашел, зачем я водку пил!» Ждал, ждал Митьки, на котором месте всегда встречался. Нет Митьки и нет. Целую неделю в город он бегал, все думал, не встретится ли где. Нет, не встречат. Ну, и стал без Митьки жить.

А Митьку-то, коня-то, этот самый восподин и купил. Этот самый колдун. Приводит этот мужик жеребца, заводит в сарай, и подтягиват его вверх ногам к потолку на цепь, и подкладыват под него небольшого огонька. «Вот тебе, голубчик, и наказание от меня. Потому что ты у меня два год жил и хитрей меня выучился!» Вот висит Митя, этот конь, и месяц, и два, прокоптел вцелу над огнем; не пьет, не ест. Провисел полных шесть месяцев, едва жив. В одно время этот мужик куда-то уехал. Его дочери-то и говорят: «Ну-ка, девки, зайдемте в сарай, посмотрим Митьку-то».— «Сестрица, отвяжем его да попоимте». Ну, дочки его отвязывать; старша дочь сказала: «Нас папа заругат».— «Нет, мы опять привяжем. Вот это чо же, сестрица, у него кожа потрескалась. Мы потом опять подвесим его». Но сняли они его. Вот он шататся, падат, стоять не может, а узда-то на нем. «Ну-ка, сестрица, доведемте его до ручья, попоимте». Он идет, шататся, запинатся, а меньша сестра жалеет его и повела его на поводке, уздечке этой, поить к ручью. Вот он скрозь зубы будто пил, пил, а сам все назад заглядыватся. Как бросится он в воду, со всех ног, так и попер — только валы пошли, как он начал частить. Давай теперь они сестрицу чистить. «Что нам теперь папа скажет?» На тот фарт едет их и папа домой, а уж жеребец-то убежал. «Папа, папа, жеребец-то убежал от нас!» Недосуг ему с ними ругаться, сделался карасем и догонят его.

Митька слышит, что тот догонят, и заделался окунем. Гнался, гнался тот, а догнать не может. Угнались они с ним в чужой город. И потом на мосточках царская дочь полоскала платочки, к вечеру готовилась. Он и заделался с окуня кольцом золотым и прямо к царской дочери на платочек. Эта царевна от радости, что за суперик попался, и на руку его надела и не может над ним налюбоваться. А карасю-то не за что схватиться.

Царская дочь идет к отцу, «Вот,— говорит,— папа, какие гостинцы мне достались». И все на суперик любуется. «Откуль мне на пальчик такой гостинец достался, точно с неба». А папа ей сказал: «Ну,— говорит,— дорогая моя дочь, этот суперик тебе к радости или к безвременью». Вот как собрался их вечер на беседку, подвыпили, подзакусили, пошли у них танцы — музыка. Потом слышат, у них кто-то простой деревенской балалайкой под окном играет. Послали денщика посмотреть. Пришел, объяснил: кто-то новой музыкой играт. Прислухались они — им музыка понравилась. «Ну-ка, зови в избу!» Как зазвали его, честь-честью здороватся. Содят его в кресла. «Ну-ка, садись, играй». Кто смеялся над его музыкой, кто плакал, кто утешался, плясал. Показалась им интересной эта музыка. Как отошел их вечер, надо рассчитывать музыканта. Теперь спрашиват его царь: «Сколько ты с меня возьмешь за вечер?» — «Ничего и не надо мне, а только пущай ваша дочь отдаст мне этот перстень за игру с руки». Царевна даже и говорить не хочет про кольцо. «Пущай папаша хошь половину государства отдает, а я этого суперика не дам!» А тот и тыщи не берет. Поднялся у них крик и спор. Вот как дочь вышла на крыльцо со слезами, заплакала, скинула с пальца перстень: «Как-то я расстанусь». Только скинула кольцо с пальца, сделался перед ней добрый молодец. «Вот что, царевна, я попрошу из милости: ежели уж ваш папаша притеснять вас будет, скинь с пальпа и бросьте с силой об пол. Я рассыплюсь на мелкие блестяшки, и ты того разу примечай. Одна всех ярче будет лежать, и ты ее каблуком наступи. Я к тебе прильну».

Ну, словом, до того царевну довели, что она скидыват с пальца кольцо, бросила на пол и говорит: «Не доставайся, собака, ни тебе, ни мне!» Потом как эти блестяшечки разлетелись, и она скорей на блестяшечку каблуком. И этот музыкант разлетелся, бах об пол и сделался петухом и давай клевать, блестяшечки собирать, а у царевны в это время вылетел сокол, и давай драться во весь упор. Сокол петуха заклевал. Как сокол петуха заклевал, ударился об пол, сделался молодцом. Как Митя был, так и стал. «Царь-батюшка, дозволь этого петуха сожегчи, а потом столочь его в пух и прах». И давай им Митя все рассказывать. Все подробно рассказал, а царевна от него ни на шаг не отстает. Живет он неделю и другую у царя, потом начинат его сватать за дочь. «Вот что, царь-батюшка, у меня ведь невеста есть. Вот я съезжу к той невесте. Ежли та не пойдет за меня, то я вашу царевну возьму». Царевна даже захворала от этого удару, как Митя поехал за невестой.

Вот решился он ехать и приезжат к этим трем сестрам. Они весьма обрадовались. «Это что же, Митька живой, мы думали, папаша тебя совсем закурпетит».— «Вот дорогие мои красавицы, победил я вашего папашу у царя в доме».—«Вот спасибо, Митя, так и надо». Ну, начинат он сватать эту младшу, а тем забедно стало. Приезжат к царю с невестой этой нареченной, назначили они число венчаться. Как завтра венчаться назначено, а царевна затравила невесту со зла. Мите страсть жалко ее стало. Лучше царевны. Тогда царь повенчал его на своей дочери и говорит: «Как я стар стал...» — и сделал его царем.

В одно время вздумалось ему родителя своего посмотреть, сел он со своей женой в карету и поехал. Как к отцу приехал, ну где же отец узнат, что Митя его царем. Как они вечер долго сидели, беседовали у отца, улеглись спать. А у Мити с жару ноги загорели, он ноги-то и вымыл. И действительно, отцу ночью пить захотелось, он пошел и из этого тазу воды и напился. Ну, вся правда и случилася над ними. Забрал отца, мать и повез всех к себе. И стали жить, поживать да добра наживать.