«Я — Куприн, и всякого прошу это помнить. На ежа садиться без штанов не советую». Так, по воспоминанию Бунина, в моменты гнева, запальчиво, по-звериному щуря и без того небольшие глаза, бормотал Александр Иванович своей обычной армейской скороговоркой, с ударением на последнем слоге.

Мемуаристы отмечали, что даже в ту, самую скверную его пору, когда издатели газет, журналов и сборников на лихачах гонялись за ним по ресторанам, где он любил кутить сутками напролет со случайными собутыльниками, и упрашивали его взять тысячерублевый аванс за одно только обещание «не забыть их со следующей вещью», Куприн и тогда, наряду с дерзкой запальчивостью, проявлял немало доброты, застенчивости, мальчишеской простодушности и веселости.

Бывало, он, грузный, большелицый, в ответ на не понравившиеся ему слова кидал зловещим шепотом: «Геть отсюда сей же миг к чертовой матери!» А в следующую минуту уже отходчиво улыбался и смущенно приобнимал обиженного за плечи. Искренность была отличительной чертой этого великолепного, тонкого и глубокого новеллиста, которого можно назвать русским Мопассаном…

С Киплингом его самого часто сравнивали критики, хотя это сравнение не совсем корректно, если не считать некой общности пути к писательству. Александр Иванович любил подчеркивать, что писателем стал случайно. Служил в полку возле австрийской границы. Службу бросил, но звание офицера считал самым высоким. Жил и охотился в Полесье. Потом за гроши писал, как он сам выражался, «всякие гнусности для одной киевской газетки». Ютился в трущобах среди всякого сброда...

Безусловные духовные ценности киноискусства, при всем его многообразии, всегда воплощены в очень ограниченном количестве произведений крупнейших мастеров, сумевших почувствовать и выразить на экране надежды и чаяния не только своих поколений, но и тех, кто приходит им на смену. Одним из таких ярких мастеров, безусловно, является Андрей Тарковский.
Сегодня он, задумавшись, застыл в бронзе вместе с Шукшиным и Шпаликовым в скульптурной группе перед дверями ВГИКа, который все трое оканчивали, и символами которого им суждено было стать. Но, даже получив за дипломную короткометражку «Каток и скрипка» (1960) первую премию на нью-йоркском фестивале студенческих фильмов, ученик Михаила Ромма Андрей Тарковский признавался позднее, что не имел представленияо кино, пока не снял свою первую полнометражную картину «Иваново детство».Получить разрешение на постановку этого выдающегося фильма ему помог счастливый случай. А дальше он неуклонно пробивался в кинематографе только с тем, что истово хотел снимать. Трудный, неуживчивый, вечно неудовлетворенный собой, «сокровенный» (как сказал бы А. Платонов) человек.
Увы, многое из того, что хотел снять Тарковский, осталось неосуществленным. За плечами у него к скоропостижной кончине набралось лишь шесть картин. Всего шесть. Зато каких!

Родители не поскупились. При рождении сын получил сразу три императорских имени - Александр-Сезар-Леопольд. Правда, фамилию ему предстояло носить вполне буржуазную - Бизе. И здравый смысл, в конце концов, возобладал -  при крещении двухлетнему мальчику дали куда более скромное имя - Жорж. Однако история знает не так уж много императоров, которые могут сравниться славой с этим сыном скромных парижан.

И пусть судьба отмерила Жоржу Бизе короткий срок пребывания на земле, его «Кармен» бессмертна. Она завоевала весь мир, который никогда не перестанет слушать ее и восхищаться.

Будущий композитор появился на свет в Париже 25 октября 1838 года. Его отец, парикмахер, ко времени рождения сына бросил эту не очень престижную, по мнению его честолюбивой супруги, профессию и стал преподавателем пения. Музыка окружала Жоржа с первых дней. Колыбельные перемежались с вокализами учеников отца. В четыре года благодаря матери он узнал, что такое ноты. Почти одновременно усвоил и грамоту. С тех пор музыка и чтение стали его главными увлечениями. Причем, на первых порах книги, пожалуй, занимали его даже больше - слишком уж много времени заставляла мать проводить его за фортепиано. Зато успехи его были очевидны. Школу он также посещал с удовольствием и был одним из первых учеников. Иначе, как Жорж, его никто, ни тогда, ни позже, уже не называл. Претенциозное имя Александр - Сезар-Леопольд осталось лишь на двух-трех документах, в том числе в его свидетельстве о браке.