Пошло дело от старика и старухи.
Как в одном месте жил старик со старухой и дожил до той тюки, что нет ни хлеба, ни муки. Осталась одна только кобыла. Вот старуха стала говорить старику: «Убьем кобылу». – «А на чем мы дровец привезем?» - «Принесем, бог даст». На том и положили - убить кобылу.
Межу тем летят тут вороны. А дворишко был худенькой, вот как бы и наш, небом крыт, звездам горожен. Первой ворон и говорит: «Крр! Тебя, кобыла, хозяин бить хочет». Середней ворон говорит: «Кобыла,- говорит,- если ум есть - убегай!» Задний ворон говорит: «Не мешкай; тебя идут бить. Выскочи изо двора, беги куда глаза глядят».
Кобыла не долго думала, выскакивала изо двора, бежит во темны леса. Бежала, бежала по лесу и нашла на поляну. Поела на этой на полянке и пошла дале. Видит – лабаз (висячая могила). На этом лабазу тунгус слабажен, помершой. Кобыла это взяла тунгуса с лабазу и коленко погрызла, правое. Погрызла коленко и бережа стала.
Ходила сколь время, сколько ей надо, и родила сына. И дала ему имя - Иван Кобыльников. И дала ему благословленье: «Вот что, дитя! Доспей лук и стрелку. Ходи, поляничай, и к ночи ставь стрелку в землю. Я буду знать, что ты живой; а не будет стоять стрелка, я буду ходить искать твои коски». Распрощался с кобылой. Доспел лук и стрелу и стал поляничать, свою голову питать. Ходил, ходил, нашел на полянку. Видит - на полянке стоит пень, круг пенька ходит человек.
Нашел на этого на человека и говорит: «Бог помочь, доброй молодец!» - «Спасибо тебе».- «Чего ты ищешь?» - «А я,- говорит,- стрелку потерял». Оглянулся Иван Кобыльников: стрелка тут, подле него стоит в земле. «Как тебя звать?» - спрашивает Иван человека. «Иван - Солнцев сын». Иван Кобыльников и говорит: «Пускай меня в товарищи». – «А я,- говорит,- рад товарищу. Будь ты большей брат, Иван - Кобыльников сын, а я меньший».
Пошли поляничать. Поляничали - поляничали, опять на полянку нашли. На этой па полянке пень, а круг этого пенька человек ходит. И таким же поборотом, как и первой раз, говорит: «Бог помочь, добрый молодец!» - «Спасибо на добром слове».- «Кого ты ищешь, добрый молодец?» - «А я,- говорит,- стрелку потерял». Иван - Кобыльников сын посмотрел, посмотрел вкруг. «Вот,- говорит,- стрелка. Как тебя зовут, доброй молодец?» - «Я,- говорит,- Иван - Месяцев сын». – «Пойдешь к нам,- говорит,- в товарищи?» - «А я рад товарищам». Иван Месяцев сын и говорит: «Ну, Иван - Кобыльников сын, будь ты большой брат, Иван Солнцев - брат середней, а я меньший - Месяцев сын».
Остановились они тут жить. Доспели юрту себе - притулье на этой на полянке. Потом стали бить всяку птицу и всякого зверя, перо и шерсть в кучу копили. К ночи стрелки становили всё. И поутру стрелки их - вышиты (изукрашены). Иван - Кобыльииков сын встал и говорит: «Что же, братцы, у нас у юрты неблагополучье есть! Кто-то над нами изгалятся». И говорит он меньшому брату: «Ну, Иван - Месяцев сын, ты эту ночь становись на каравуль и смотри, кто к юрте ходит».
Пришла ночь. Иван - Месяцев сын стал на каравуль; а те в юрту легли на спокой. Сидел-сидел, досидел до полночи и спать захотел. Никого не видал. В полночь в шерсь заполз и крепко заснул, и не видал ничего. Поутру встает большей брат, видит: стрелки опять вышиты. «Что же, брат, Иван -Месяцев сын, видал кого-нибудь в эту ночь?» - «Не видал никого».- «Не есть ты каравульщик, Иван - Месяцев сын! Нy-ко, середней брат, Иван - Солнцев сын, становись ты в каравуль на эту ночь». Стрелки опять поставили голы. Стал на каравуль Иван - Солнцев сын. Сидел-сидел - никого не видал. Залез в перо, его пригрело: Иван - Солнцев сын и заснул крепко и никого не видал.
Поутру встают братья. Иван - Кобыльников сын смотрит стрелки. А стрелки еще того лучше вышиты всяким цветам. «Что, брат, Иван - Солнцев сын, видал кого-нибудь в эту ночь?» - «Никого не видал». – «Не есть ты, брат, каравульщик, Иван - Солнцев сын». Подошла третья ночь. «Ну, вы, братья, не есть каравульщики. Заходите в юрту, ложитесь спать, покаравулю эту ночь я. Докуль будут над нами смеяться?!» Сидел-сидел; близ полночи уж подошло; Иван - Кобыльников сын залез в шерсть. Слышит - шум. Прилетают три колпицы.
Ударились оземь - доспелись красными девицами. И подкосились всяка ко своей стрелке, и доспели хохотанье: «То,- говорит,- моего милого стрела», и та говорит: «Моего милого», и третья говорит: «Моего милого!». И потом Иван - Кобылыников сын и тайным образом подкрался под их кожухи и крылья и склал в карман. До ставальной поры все вышивали и хохотали. Меж тем дошло время, когда лететь. Соскочили и побежали ко своим кожухам и крыльям. Хватились - на том месте нету. «Ах,- говорят русским языком,- сестрицы родимые, спропали мы! Нас сюда рок носил!» «Кто,- говорит,- здесь крещеный? - Марфида-царевна спрашиват. - Ежели старше нас, будь отец наш, ежели младше нас, будь брат наш; ежели ровня наша - будь обручник мой». Иван - Кобылыников отвечат в шерсти: «Да верно ли твое слово будет?» - «Царско слово три раз не говорится, раз только говорится».
Он выходит из шерсти. Ну, он сколь красив, а она красивше его еще. Он ей заглянись так любезно, а она ему заглянись и пуще того. Тожно сошлись рука в руку, перстням золотым переменились и потом поцеловались и сказал: «Люби ты меня, и я тебя!» И она ответила: «А кто у тебя товарищи? У меня сестры есть». Потом он своих братовьев стал будить: «Эх, братья, сонны тетери, вставайте!»
Они стали, вышли из юрты. «Ну, вот вы, каравульщики, не могли скаравулить, кто к нам ходил. Почему и скаравулил себе обручницу и вам товарищев».
И тем же поборотом и братья взяли своих жен и обручились. И стали в этой же юрте поживать все шесть человек. Переночуют ночь, а наутро оставляют жен домовничать, сами уходят поляничать. Вдруг стал Иван - Кобыльников сын замечать над своими бабами, наипаче над своей: стала блекнуть, сохнуть. И стал он говорить братовьям: «Что же, братья, стало быть, к нашим женам кто-нибудь ходит, коли они стали печалиться». На другой раз заметил: у них под юрту норы вырыты. Не понадеялся на братовьев, послал их поляничать. «Ступайте,- говорит,- с сегодняшнего дня поляничать, а я останусь каравулить». Братья ушли в самы полдни. Иван- Кобыльников сын остался на каравуле.
Выпалзыват огненной змей в юрту и принялся груди сосать у жен. Тем он их и крушил и сушил. Натянул он свой тугой лук, наложил калену стрелу и прямо его в грудь ударил. Он покатился с его обручницы, с жены, прямо в нору. Только ответил русским языком: «Ну, Иван - Кобыльников сын, жди ты меня через три дни с огненной тучей».
Собрались братья. Иван - Кобыльников сын говорит: «Ну, братья, давайте в трои сутки стрелы доспевать. Нашел я супостата. Только я убить вовсе не убил, а только ранил. Вот через трои сутки обещался он прибыть с огненной тучей». И в трои сутки они доспели луки да стрелы. На последни сутки делали – делали, Иван - Кобыльников сын и говорит: «Ну, Иван - Месяцев сын, поди-ко, посмотри, подвигается ли где туча». Иван - Месяцев сын вышел и говорит: «Ох! Братья, подыматся от земли туча черна». Не через долгое время посылат Иван - Кобыльников сын Ивана - Солнцева сына. Вышел Иван - Солнцев сын и отвечат: «Ох! Братья, туча огромадная идет, близко и близко подходит». Не через долгое время выходит Иван -Кобыльников сын - туча по-над головой. И давай они биться, и давай биться. Бились, бились - треть тучи ушли. И Ивана - Месяцева сына убили. Три трети осталось. Бились, бились - половину тучи убили, и Ивана - Солнцева сына убили. А половина тучи осталась, войска «нечистов-дьявольков». Бился, бился Иван - Кобыльников сын, треть тучи побил, и его побили. Забрала ихних жен и увела - эта треть остальная.
Кобыла по лесу гуляла-ходила. Хватилась своего сына и побежала стрелку искать. Прибежала в это войско с головы, стрелку доискалась. Стрелка обронена. «Должно быть неживой мой сын! И давай ходить по головам. Ходила, ходила - нашла его голову с туловищем. Взяла его лизнула, обвернулась, задом лягнула - он сросся; другой раз лизнула, задом обвернулась, лягнула - он вздрогнул; третий раз лизнула, задом обвернулась, лягнула - он и на ноги встал. «Ох! Мамаша,- говорит,- я долго спал. Оживи,- говорит,- моя родительница, моих товарищев, Ивана - Солнцева сына и Ивана - Месяцева сына». Разыскала их головы, Ивана - Солнцева сына и Ивана - Месяцева сына, со всеми туловищами. Тем же поборотом, как его оживляла, так и их оживила. И говорит сын матери: «Ну, мамаша, а где же наши жены?» - «Я не знаю». И говорит он своим братовьям: «Ну, братья, стало быть, нехристь увела». И мать сыну наказала: «Опять же эдак стрелку станови, и я буду знать». Сама убежала в широку долину.
« Ну, братовья,- говорит Иван - Кобыльников сын, - станемте нонче трои сутки зверье бить да ремень шить». И били трои сутки зверье и сшили ремень в трои сутки. «Ну, братовья,- говорит Иван - Кобыльников сын,- спускайте меня на ремне в эту нору, а недостанет ремня - свои кушаки наставляйте. Через двенадцать суток если за ремень не подерну, от норы отходите, куда глаза глядят». Спускали, спускали, и остановилась колыбеля, и только один кушак надвязали. Вышел там Иван - Кобылышков сын из колыбели и пошел по тропинке. Шел он близко ли, далеко ли по этой по тропинке и увидал озерину. Кругом ее обошел, эту озерину. Видит - три женщины идут. Запал он в чапыжник. Поравнялись с ним эти женщины, а он как раз стрелку через дорогу прострелил. А эти женщины шли на озерину с ведрам по воду, и первая из них была его жена. И как эта стрелка пролетела, она удрогнулась и скрикнула: «Ох!» Сестры у ней спрашивают: «Что ты, сестра, удрогнулась?» - «А мышонок пробежал». Имя не сказала. Зачерпнули воды, и она стала замешкиваться. Сестры и говорят: «Что ты, сестрица, стала отставать?» - «А так,- говорит,- мне до ветру охота. Идите. Я приду». Ушли сестры с виду, она и молвит русским языком: «Что, мой обручник здесь?» Он отвечат: «Здесь».
Она рада доспелась. Занялись они разговором. Стал Кобыльников сын выспрашивать: «Что, змей лежит али чего делат?» - «Лежит,- говорит,- в колыбели, раненый». – «Как к ему подойтить,- говорит,- посейчас коли погодя?» - «Ты приходи,- говорит,- в самы полдни и примечай, как колыбель станет утуляться и он разоспится». Иван - Кобылыников сын подошел - колыбель еще качатся; стало полдни - колыбель стала утуляться. Змей разоспался. Подошел он к колыбели, наперво прищемил - придал жисть змею короткую. И пошел, стал своих жен забирать. И чего ему надо из запасу - забрал. Забрал, чего ему надобно, и повез своих жен к норе.
Привязал Иван - Кобыльников сын имущество к ремню. Подернул - братья и потащили. Спустили ремень, он привязал Ивана - Месяцева сына жену. Подернул - они потащили. Ремень спустили опять. Привязал он Ивана - Солнцева сына жену. Подернул - они потащили. Ремень опять спустили. С женой со своей у них спор сошелся. У ней сердце чуяло. Она спорит: «Давай - тебя привяжем». А он спорит: «Давай тебя привяжем; ты,- говорит,- тут испужашься». Иван - Кобыльников сын переспорил-таки. Привязал ее. Подернул. Они потащили. Ремень спустили опять. Привязался сам. Подернул, до верху стали дотаскивать, взяли ремень обсекли, он упал и убился. Забрали его жену и повели от норы. Стали к его жене приступать, приступ делать. Она не сдается. Они стали ее карать. Где корьевищо, юртовищо сдернут, на нее складут - она тащит, своими слезами умыватся. Стала сохнуть, блекнуть. Высохла, как былинка, насилу ноги носят.
Кобыла схватилась своего сына. Прибежала к его стрелке - стрелка упала. Давай она бегать кругом норы. Бегала, бегала - уходу нету. Разворочала она юрту, видит - нора. Понюхала в нору - в норе. Давай спускаться в нору. Спустилась в пору, увидала его мертвого. Таким же поборотом, как она раньше оживляла его, оживила. Вскочил Иван - Кобыльников сын, отряхнулся. «Ах, мамаша,- говорит,- долго я спал!» - «Да,- говорит,- кабыть не моя голова, ты бы вовсе не встал».- «Что, мамаша, как мы попадем на верхний свет?» Она ему отвечала: «Дитя, в трои сутки зверье бей, трои сутки сумы шей, да в сумы в куски руби, да мясо клади». Наклал Иван - Кобыльников сын две сумы в трои сутки полные и перевесил через мать-кобылу. И она говорит: «Дитя, садись и ты на меня. Я,- говорит,- поползу, оглянусь, ты,- говорит,- по куску подавай мне - буду подыматься». Как оглянется, он подавал и подавал по куску. У него запасу не хватило. Она оглянулась, ему подать и нечего. От правой ноги своей палец отрезал, подал. Второй раз оглянулась, ему подать нечего. От правой ноги своей икру отрезал, подал. Третий раз она оглянулась - ему подать нечего. От правого уха своего отрезал, подал.
Выползли па верхний свет. Слез Иван - Кобыльников сын с матери своей кобылы. «Ах, дитя,- говорит,- я пристала! Что ты,- говорит,- на последе сладкой мне хрящ подал?» - «Ухо»,- говорит. Выхаркнула - прилизала. «Второй раз чего мне сладко подал?» - «Икру от правой ноги своей». Выхаркнула - прилизала. «Кого ты в первый раз твердо подал?» - «Палец,- говорит,- от правой ноги своей». Выхаркнула - прилизала. Тожно Иван - Кобыльников сын ей в ноги пал, в право копыто. «Прощай,- говорит,- родима мать, навеки, должно, нам не видаться!» Она и говорит: «Куда ты девашься, сыночек?» - «Я, мамаша,- говорит,- своих братовьев догонять стану да свою жену.
Распростился и побежал. Мать осталась. Бежал, бежал. Где прибежит на огнище - нет, на другое - нет. На третье ночевище прибежал: они только ушли перед ним. Завидел вперед женщину. Женщина везла на себе ношу, прямо тунгуску нарту, и на нарте шесты с юрты складены - они карают ее. Везет она себе одна; тех не видать; идет, слезам умыватся. Иван - Кобыльников сын давай с нарты шестики сбрасывать. Она не слышит. Сбросал все шестики - она и учувствовала, что на ее плечах легко стало. Остановилась, оглянулась и увидала доброго молодца. Во слезах не могла признать. «Ах ты, доброй молодец! Так мне край приходит, а ты слез прибавил, горя». Он тожно ее остановил: «Что же, Марфида-царевна, эка стала, не можешь признать свого обручника?» У ней тожно сердце воскипело, слезы свои подтерла, тожно признала: «Ах ты, мой возлюбленный обручник, так мне край пришел, вишь, как меня карают!»
Бросил Иван - Кобыльников сын всю эту нарту, посадил жену себе на плечи и давай нагонять братьев. Стал до них добегать. Они стали огонь добывать на ночевище. Сосердил свое сердце, как добежал, так обех прищемил,- жисть коротку придал. Тожно из кармана вынул кожухи и крылушки, повыдернул перышки. Из шести крылов тожно поделал себе крылушки. Потом oни надели на себя кожухи, возвились все четверо и полетели на Сиенски горы, на шелковы травы. Потом тут с ней обвенчался. И эти ее сестрицы стали ее прислуги. И стал он жисть здеся кончать, и сказке - конец.